Царь Саул Леванидович
Поехал за море синее,
В дальну Орду, в Полувецку землю,
Брать дани и невыплаты.
А царица его проводила
От первого стану до второго,
От второго стану до третьего,
От третьего стану воротилася,
А сама она царю поклонилася:
«Гой еси ты есми, царь Саул,
Царь Саул Леванидович!
А кому мене, царицу, приказываешь,
А кому мене, царицу, наказываешь?
Я остаюсь, царица, черевоста,
Черевоста осталась на тех порах».
-
Подвеска с ростками 200,00 руб
-
Славянский оберег в виде календаря 200,00 руб
-
Гривна c птицами и растительным орнаментом 800,00 руб
-
Славянский оберег с засеянным полем 450,00 руб
-
Подвеска Молвинец 480,00 руб
-
Подвеска Русь 12 век, латунь 600,00 руб
А и только царь слово выговорил,
Царь Саул Леванидович:
«А и гой еси, царица Азвяковна,
Молода Елена Александровна!
Никому я тебе, царицу, не приказываю,
Не приказываю и не наказываю;
А токо ли тебе Господи сына даст, -
Вспои, вскорми и за мной его пошли;
А токо ли тебе Господи дочеря даст, -
Вспои, вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли;
Поеду я на двенадцать лет».
Вскоре после него царице Бог сына даст,
Поп приходил со молитвою,
Имя дает Костентинушком Сауловичем.
А и царское дитя не по годам растет,
А и царское дитя не по месяцам, -
А который ребенок двадцати годов,
Он, Костентинушка, семи годков.
Присадила его матушка грамоте учиться, -
Скоро ему грамота далася и писать научился.
Будет он, Костентинушка, десяти годов,
Стал-то по улицам похаживати,
Стал с ребятами шутку шутить,
С усатыми, с бородатыми,
А которые ребята двадцати годов
И которые во полу-тридцати,
А все ведь дети княженецкие,
А все-то ведь дети боярские,
И все-то ведь дети дворянские,
Еще ли дети купецкие.
Он шутку шутят не по-ребячью,
А творки творил не по-маленьким:
Которого возьмет за руку, -
Из плеча тому руку выломит,
И которого заденет за ногу, -
По гузна ногу оторвет прочь;
И которого хватит поперек хребта, -
Тот кричит-ревет, окарачь ползет,
Без головы домой придет.
Князи, бояра дивуются
И все купцы богатые:
«А что это у нас за урод растет,
Что это у нас за выблядочек?»
Доносили они жалобу великую
Как бы той царице Азвяковне,
Молоды Елены Александровны.
Втапоры скоро завела его матушка во теремы свои,
Того ли млада Костентинушка Сауловича,
Стала его журить-бранить,
А журить-бранить, на ум учить,
На ум учить смиренно жить.
А млад Костентин сын Саулович
Только у матушки выспросил:
«Гой еси, матушка
Молоды Елена Александровна!
Есть ли у мене на роду батюшка?»
Говорила царица Азвяковна,
Молоды Елена Александровна:
«Гой еси, мое чадо милое,
А и ты младой Костентинушка Саулович!
Есть у тебе на роду батюшка,
Царь Саул Леванидович;
Поехал он за море синее,
В дальну Орду, в Полувецку землю,
Брать дани, невыплаты,
А поехал он на двенадцать лет;
Я осталася черевоста,
А черевоста осталась на тех порах.
Только ему, царю, слово выговорила:
«А кому мене, царицу, приказываешь и наказываешь?»
Только лишь царь слово выговорил:
«Никому я тебе, царицу, не приказываю и не наказываю;
А токо ли тебе Господь сына даст, -
Ты-де вспои, вскорми, Сына за мной пошли;
А токо ли тебе Господь дочеря даст, -
Вспои, вскорми, замуж отдай,
А любимого зятя за мной пошли».
Много царевич не спрашивает,
Выходил на крылечко на красное:
«Конюхи, приспешники!
Оседлайте скоро мне добра коня
Под то седелечко черкесское,
А в задней слуке и в передней слуке
По тирону по каменю,
По дорогу по самоцветному,
А не для-ради мене, молодца, басы, -
Для-ради богатырские крепости,
Для-ради пути, для дороженьки,
Для-ради темной ночи осеннеи,
Чтобы видеть при пути-дороженьки
Темна ночь до бела света».
А и только ведь матушка видела, -
Ставал во стремя вальящетое,
Садился во седелечко черкесское;
Только он в ворота выехал, -
В чистом поле дым столбом;
А и только с собою ружье везет,
А везет он палицу тяжкую,
А и медну литу в триста пуд.
И наехал часовню, зашел Богу молитися,
А от той часовни три дороги лежат.
А и перва дорога написана,
А написана дорога вправо:
Кто этой дорогой поедет,
Конь будет сыт – самому смерть;
А другою крайнею дорогою левою:
Кто этой дорогой поедет,
Молодец сам будет сыт – конь голоден;
А середнею дорогою поедет, -
Убит будет смертью напрасною.
Втапоры богатырское сердце разъярилося,
Могучи плечи расходилися,
Молоды Костентинушка Саулович
Поехал он дорогою среднею.
Доезжат до реки Смородины,
А втапоры Кунгур-царь перевозится
Со темя ли татары погаными.
Тут Костентинушка Саулович
Зачал татаров с краю бить
Тою палицею тяжкою.
Он бьется-дерется целый день,
Не пиваючи, не едаючи,
Ни на малый час отдыхаючи.
День к вечеру вечеряется,
Уж красное солнце закатается,
Молодой Костентинушка Саулович
Отъехал он от татар прочь.
Где бы молодцу опочив держать,
Опочив держать и коня кормить?
А ко утру заря занимается,
Ай младой Костентинушка Саулович
Он, молодец, это сна подымается,
Утренней росой умывается,
Белым полотном утирается,
На восток он Богу молится.
Скоро-де садился на добра коня,
Поехал он ко Смородины-реки.
А и тута татары догадалися,
Они к Кунгуру-царю пометалися:
«Гой еси ты, Кунгур-царь,
Кунгур-царь Самородович!
Как нам будет детину ловить,
Силы мало осталося у нас?»
А и Кунгур-царь Самородович:
Научил тех ли татар поганыих:
Копати ровы глубокие:
«Заплетайте вы туры высокие,
А ставьте поторчины дубовые,
Колотите вы надолбы железные».
А и тут татары поганые
И копали они ровы глубокие,
Заплетали туры высокие,
Ставили поторчины дубовые,
Колотили надолбы железные.
А поутру рано-ранешенько,
На светлой заре, рано утренней,
На всходе красного солнышка,
Выезжал удалой добрый молодец,
Млады Костентинушка Саулович.
А и бегает-скачет с одной стороны
И завернется на другу сторону,
Усмотрел их татарские вымыслы,
Тамо татара просто стоят;
И которых вислоухих всех прибил,
И которых висячих всех оборвал.
И приехал к шатру, к Кунгуру-царю,
Разбил его в крохи говенные,
А достальных татар домой опустил.
И поехал Костентинушка ко городу Угличу;
Он бегает-скачет по чисту полю,
Хоботы метал по темным лесам,
Спрашивает себе сопротивника,
Сильна могуча богатыря,
С кем побиться, подраться и поратиться.
А углицки мужики были лукавые,
Город Углич крепко заперли
И ‹в›збегали на стену белокаменну,
Сами они его обманывают:
«Гой еси, удалой добрый молодец!
Поезжай ты под стену белокаменну,
А и нету у нас царя в Орде, короля в Литве,
Мы тебе поставим царем в Орду, королем в Литву».
У Костентинушка умок молодешенек,
Молодешенек умок, зеленешенек,
И сдавался на их слова прелестные,
Подъезжал под стену белокаменну;
Они крюки, багры заметывали,
Подымали его на стену высокую
Со его добрым конем.
Мало время замешкавши,
И связали ему руки белые
В крепки чембуры шелковые
И сковали ему ноги резвые
В те ли железа немецкие;
Взяли у него добра коня
И взяли палицу медную,
А и тяжку литу в триста пуд;
Сняли с него платье царское цветное
И надевали на него платье опальное,
Будто тюремное;
Повели его в погребы глубокие,
‹В›место темной темницы.
Только его посадили, молодца,
Запирали дверями железными
И засыпали хрящом – пески мелкими, -
Тут десятники засовалися,
Бегают они по Угличу,
Спрашивают подводы под царя Саула Леванидовича,
И которые под царя пригодилися.
И проехал тут он, царь Саул,
Во свое царство в Алыберское.
Царица его, царя, стретила
А и молоды Елена Александровна.
За первом поклоном царь поздравствовал:
«Здравствуй ты, царица Азвяковна,
А и ты, молода Елена Александровна!
Ты осталася черевоста,
Что после мене тебе Бог дал?»
Втапоры царица заплакала,
Скрозь слезы едва слово выговорила:
«Гой еси, царь Саул Леванидович!
Вскоре после тебе Бог сына дал,
Поп приходил со молитвою,
Имя давал Костентинушком».
Царь Саул Леванидович
Много ли царицу не спрашивает,
А и только он слово выговорил:
«Конюхи вы мои, приспешники!
Седлайте скоро мне добра коня,
Который жеребец стоит тридцать лет».
Скоро тут конюхи металися,
Оседлали ему того добра коня,
И берет он, царь, свою сбрую богатырскую,
Берег он сабельку вострую и копье морзамецкое,
Поехал он скоро ко городу Угличу.
А те же мужики-угличи, извозчики,
С ним ехавши, рассказывают,
Какого молодца посадили в погребы глубокие,
И сказывают, каковы коня приметы
И каков был молодец сам.
Втапоры царь Саул догадается,
Сам говорил таково слово:
«Глупы вы, мужики, неразумные!
Не спросили удала добра молодца
Его дядины-вотчины,
Что он прежде того
Немало у Кунгура-царя силы порубил.
Можно за то вам его благодарити и пожаловати,
А вы его назвали вором-разбойником,
И оборвали с него платье цветное,
И посадили в погреба глубокие,
‹В›место темной темницы».
И мало время поизойдучи,
Подъезжал он, царь, ко городу Угличу,
Просил у мужиков-угличов,
Чтобы выдали такого удала добра молодца,
Который сидит в погребах глубокиих.
А и тут мужики-угличи
С ним, со царем, заздорили,
Не пущают его во Углич-град
И не сказывают про того удала добра молодца:
«Что-де у нас нет такого и не бывало».
Старики тут вместе соходилися,
Они думали думу единую,
Выводили тут удала добра молодца
Из того ли погреба глубокого
И сымали железа с резвых ног,
Развязали чембуры шелковые,
Приводили ему добра коня,
А и отдали палицу тяжкую,
А медну литу в триста пуд,
И его платьице царское цветное.
Наряжался он, младой Костентинушка Саулович,
В тое свое платье царское цветное;
Подошел Костентинушка Саулович
Ко царю Саулу Леванидовичу,
Стал свою родину рассказывати.
А и царь Саул спохватается,
А берет его за руку за правую
И целует его во уста сахарные:
«Здравствуй, мое чадо милое,
Младой Костентинушка Саулович!»
А и втапоры царь Саул Леванидович
Спрашивает мужиков-угличов:
«Есть ли у вас мастер заплечный с подмастерьями?»
И тут скоро таковых сыскали
И ко царю привели.
Царь Саул Леванидович
Приказал казнить и вешати,
Которые мужики были главные во Угличе.
И садилися тут на свои добры кони,
Поехали во свое царство в Алыберское.
И будет он, царь Саул Леванидович,
Во своем царстве в Алыберском,
Со своим сыном младом Костенушком Сауловичем,
И съехалися со царицею, обрадовалися
Не пива у царя варить, не вина курить,
Пир пошел на радостях,
А и пили да ели, потешалися.
А и день к вечеру вечеряется,
Красное солнце закатается,
И гости от царя разъехалися.
Тем старина и кончилася.
Михайло Казаренин
Как из далеча было, из Галичья,
Из Волынца города, из Галичья,
Как ясен сокол вон вылетывал,
Как бы белой кречет вон выпархивал -
Выезжал удача добрый молодец,
Молоды Михайла Казаренин.
А и как конь под ним, как бы лютый зверь,
Он сам на коне, как ясен сокол,
Крепки доспехи на могучих плечах,
Куяк и панцирь – чиста серебра,
А кольчуга на нем – красна золота,
А куяку и панцирю цена стоит на сто тысячей;
А кольчуга на нем – красна золота,
Кольчуге цена сорок тысячей;
Шелом на буйной голове замычется,
Шелому цена три тысячи;
Копье в руках мурзамецкая, как свеча горит,
Ко левой бедре припоясана сабля вострая,
В долину сабля сажень печатная,
В ширину сабля осьми вершков;
Еще с ним тугой лук разрывчатый,
А цена тому луку три тысячи;
Потому цена луку три тысячи, -
Полосы были булатные,
А жилы – слоны сохатныя,
И рога красна золота,
А тетивочка шелковая,
Белого шелку шемаханского;
И колчан с ним каленых стрел,
А во колчане было полтораста стрел,
Всякая стрела по пяти рублев;
А конь под ним – как лютый зверь,
Цены коню – сметы нет;
Почему коню цены сметы нет?
Потому ему цены сметы нет, -
За реку броду не спрашивает;
Он скачет, конь, с берегу на берег,
Котора река шириною пятнадцать верст.
А и едет ко городу Киеву,
Что ко ласкову князю Владимиру,
Чудотворцам в Киеве молитися
И Владимиру-князю поклонитися,
Послужить верою и правдою,
Позаочью князю, не изменою.
Как и будет он в городе Киеве,
Середи двора княженецкого,
Скочил Казаренин со добра коня,
Привязал коня к дубову столбу,
К дубову столбу, к кольцу булатному;
Походил во гридню во светлую,
Ко великому князю Владимиру,
Молился Спасу со Пречистою,
Поклонился князю со княгинею
И на все четыре стороны.
Говорил ему ласковый Владимир-князь:
«Гой еси, удача добрый молодец!
Откуль приехал, откуль тебе Бог принес?
Еще как тебе, молодца, именем зовут?
А по именю тебе можно место дать,
По изотчеству можно пожаловати».
И сказал удалой добрый молодец:
«А зовут мене Михайлою Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад».
А втапоры стольный Владимир-князь
Не имел у себя стольников и чашников,
Наливал сам чару зелена вина,
Не велика мера – в полтора ведра,
И проведывает могучего богатыря,
Чтобы выпил чару зелена вина
И турий рог меду сладкого в полтретья ведра.
Принимает Казаренин единой рукой,
А и выпил единым духом,
И турий рог меду сладкого;
Говорил ему ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, молоды Михайла Казаренин!
Сослужи ты мне службу заочную,
Съезди ко морю синему,
Настреляй гусей, белых лебедей,
Перелетных серых малых уточек
Ко моему столу княженецкому, -
Долюби я молодца пожалую!»
Молоды Михайла Казаренин
Великого князя не ослушался,
Помолился Богу, сам и вон пошел.
И садился он на добра коня
И поехал ко морю синему,
Что на теплы, тихи заводи.
Как и будет у моря синего,
На его щаски великие
Привалила птица к берегу;
Настрелял он гусей, лебедей,
Перелетных серых малых уточек
Ко его столу княженецкому,
Обвязал он своего добра коня
По могучим плечам до сырой земли
И поехал от моря от синего
Ко стольному городу Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
Наехал в поле сыр крековистый дуб,
На дубу сидит тут черны ворон,
С ноги на ногу переступывает,
Он правильна перушка поправливает,
А и ноги, нос – что огонь горят.
А и тут Казаренину за беду стало,
За великую досаду показалося;
Он, Казаренин, дивуется,
Говорил таково слово:
«Сколько по полю я езживал,
По его государевой вотчине,
Такого чуда не наезживал
И наехал – ныне черна ворона!»
Втапоры Казаренин
Вынимал из налучна свой тугой лук,
Из колчана калену стрелу,
Хочет застрелить черна ворона
А и тугой лук свой потягивает,
Калену стрелу поправливает;
И потянул свой тугой лук за ухо,
Калену стрелу семи четвертей.
И завыли рога у туга лука,
Заскрипели полосы булатные;
Чуть было спустит калену стрелу, -
Провещится ему черны ворон:
«Гой еси ты, удача добрый молодец!
Не стреляй мене ты, черна ворона,
Моей крови тебе не пить будет,
Моего мяса не есть будет,
Надо мною сердце не изнести!
Скажу я тебе добычу богатырскую:
Поезжай на гору высокою,
Посмотри в раздолья широкая
И увидишь в поле три бела шатра,
И стоит беседа – дорог рыбий зуб,
На беседе сидят три татарина,
Как бы три собаки наездники,
Перед ними ходит красна девица,
Русская девица полоняночка,
Молода Марфа Петровична».
И за то слово Казарин спохватывается,
Не стрелял на дубу черна ворона,
Поехал на гору высокую,
Смотрил раздолья широкие —
И увидел в поле три бела шатра;
Стоит беседа – дорог рыбий зуб,
На беседе сидят три татарина,
Три собаки наездники,
Перед ними ходит красна девица,
Русская девица полоняночка,
Молода Марфа Петровична,
Во слезах не может слово молвити,
Добре жалобно причитаючи:
«О злочастная моя буйна голова,
Горе горькая, моя руса коса!
А вечор тебе матушка расчесывала,
Расчесала матушка, заплетала,
Я сама, девица, знаю, ведаю,
Расплетать будет моя руса коса
Трем татарам-наездникам».
Они те-то речи, татара, договаривают,
А первой татарин проговорит:
«Не плачь, девица, душа красная,
Не скорби, девица, лица белого;
А с делу татарину достанешься,
Не продам тебе, девицу, дешево,
Отдам за сына за любимого,
За мирного сына в Золотой Орде».
Со тыя горы со высокия,
Как ясен сокол напущается
На синем море на гуси и лебеди,
Во чистом поле напущается
Молоды Михайла Казаренин,
А Казаренин душа Петрович млад;
Приправил он своего добра коня,
Принастегивал богатырского,
И в руке копье морзамецкое:
Первого татарина копьем сколол,
Другого собаку конем стоптал,
Третьего о сыру землю.
Скочил Казаренин с добра коня,
Сохватал девицу за белы ручки,
Русску девицу полоняночку,
Повел девицу во бел шатер.
Как чуть с девицею ему грех творить,
А грех творить, с нею блуд блудить,
Расплачется красная девица:
«А не честь твоя молодецкая, богатырская,
Не спросил ни дядины, ни вотчины,
Княженецкая ль дочь и боярская.
Была я дочи гостиная,
Из Волынца города, из Галичья,
Молода Марфа Петровична».
И за то слово Казаренин спохватается:
«Гой еси, душа красная девица,
Молода Марфа Петровична!
А ты по роду мне родна сестра;
И ты как татарам досталася,
Ты как трем собакам наездникам?»
Говорит ему родная сестра:
«Я вечор гуляла в зеленом саду
Со своей сударынею-матушкою,
Как издалеча, из чиста поля,
Как черны вороны налетывали,
Набегали тут три татарина-наездники,
Полонили мене, красну девицу,
Повезли мене во чисто поле;
А я так татарам досталася,
Трем собакам наездникам».
Молоды Михайла Казаренин
Собирает в шатрах злата, серебра,
Он кладет во те сумы переметные,
Переметные, сыромятные,
И берет беседу – дорог рыбий зуб.
Посадил девицу на добра коня,
На русского, богатырского,
Сам садился на татарского,
Как бы двух коней в поводу повел —
И поехал к городу Киеву.
Въезжает в стольный Киев-град,
А и стольники, приворотники Доложили князю Владимиру,
Что приехал Михайла Казаренин.
Поколь Михайла снял со добра коня Свою сестрицу родимую
И привязал четырех коней к дубову столбу,
Идут послы от князя Владимира,
Велят идтить Михайле во светлу гридню.
Приходил Казаренин во светлу гридню
Со своею сестрицею родимою,
Молится Спасову образу,
Кланяется князю Владимиру
И княгине Апраксевне:
«Здравствуй ты, ласковый сударь Владимир-князь
Со душею княгинею Апраксевною!
Куда ты мене послал, то сослужил:
Настрелял гусей, белых лебедей
И перелетных серых малых уточек,
А и сам в добыче богатырския:
Убил в поле трех татаринов,
Трех собак наездников,
И сестру родную у них выручил,
Молоду Марфу Петровичну».
Владимир-князь стольный киевский
Стал о том светел-радошен;
Наливал чару зелена вина в полтора ведра
И турий рог меду сладкого в полтретья ведра,
Подносил Михайле Казарину.
Принимает он, Михайла, единой рукой
И выпил единым духом.
Втапоры пошли они на широкий двор,
Пошел князь и со княгинею,
Смотрел его добрых коней,
Добрых коней татарскиих.
Велел тут князь со добра коня птиц обрать,
И велел снимать сумы сыромятные,
Относить во светлы гридни;
Берет беседу – дорог рыбий зуб,
А и коней поставить велел по стойлам своим.
Говорил тут ласковый Владимир-князь:
«Гой еси ты, удача добрый молодец,
Молоды Михайла Казаренин,
А Казаренин-душа Петрович млад!
У мене есть триста жеребцов
И три любимы жеребца,
А нет такого единого жеребца.
Исполать тебе, добру молодцу,
Что служишь князю верою и правдою!»