Сказание Мамаево побоище

Из-за моря, моря синего,

Из-за тех же гор из-за высоких,

Из-за тех же лесов темных,

Из-за той же сторонушки восточныя

Не темная туча поднималася —

С силой Мамай соряжается

На тот же на красен Киев-град

И хочет красен Киев в полон взять.

И брал он себе силы много-множество -

Сорок царей и сорок царевичей,

Сорок королей и сорок королевичей,

И за всяким визирем по сту тысячей,

Да брал своего зятя любимого,

Своего Василия Прекрасного,

И брал за ним силы войска триста тысячей,

А за самим за собой войска счету не было.

И не матушка ли орда подымалася,

Мать сыра земля от войска потрясалася;

В конном топище красного солнца не видать было,

А светлый месяц от пару конского померкнул весь, -

Заметно было в городе во Киеве.

Дошла до Мамая славушка немалая,

Будто в том же городе во Киеве

Будто не стало Ильи Муромца,

Будто все сильные богатыри

Во чисто поле разъехались.

И подходила сила Мамаева

Ко тому же ко чисту полю,

Ко тому ли раздольицу широкому.

Не дошедши они до города до Киева в двухстах верстах,

Развернули шатры белополотняные,

Разостали они войском в лагере,

И поставили они кругом войска стражу строгую.

И говорил тут Мамай таково слово:

«Уж ты гой еси, любимый зять Василий Прекрасный!

Ты садись-ка, Василий, на ременчат стул

И пиши-тко, дитятко, ты ярлыки скорописные,

Не на бумаге пиши, не пером, не чернилами,

А пиши-тко-ся ты на красном бархате,

Ты печатай-ка заголовья красным золотом,

А по самой середке чистым серебром,

А уж мы высадим, подпишем скатным жемчугом,

А на углах-то посадим по камню самоцветному,

Чтобы тем камням цены не было;

А пиши ты на бархате не ласково,

Со угрозами пиши с великими,

Пиши, не давай сроку ни на время ни на малое»,

И писал тут ярлыки любимый зять.

И говорил тут любимый зять таково слово:

«Уж ты гой еси, батюшка Мамай, строгий царь!

Мы кого пошлем посла во Киев-град?»

Говорил Мамай таково слово:

«Уж ты гой еси, любимый зять!

Тебе-ка ехать во красен Киев-град,

А самому остаться в белополотняном шатре

Со своим войском с любимыим».

Садился тут Василий на добра коня,

Поехал Василий во Киев-град,

Не дорогой ехал, не воротами,

Через стены скакал городовые,

Мимо башенки те наугольныя,

Подъезжает ко двору ко княжескому,

И соскакивал с добра коня удалой,

Заходил же он на красно крыльцо,

Заходил же он во светлу гридню,

И подходил он к столам дубовыим

И клал ярлыки те скорописчатые.

И подходил тут Владимир стольнокиевский

И брал ярлыки скорописчатые.

Как в ту пору да во то время

Не ясен сокол да подымается,

А приехал старыи во Киев-град;

Забегает старый на красно крыльцо,

Заходит старый во светлу гридню,

А Владимир стольнокиевский

Горючими слезами уливается;

Не подымаются у его белы руки,

Не глядят у его очи ясные;

Говорил же он тут таково слово:

«Ты бери-тко-ся, старый, ярлыки скорописчатые,

Ты читай-ка их скоро-наскоро —

И что в ярлыках тех написано,

И что на бархате напечатано».

И начал старый читать скоро-наскоро,

Сам читал, а головушкой поматывал,

Даже горючи слезы покатилися.

И вслух читал, все слышали,

А что же в ярлыках написано,

И сроку в ярлыках не дано:

«Не спущу из Киева ни старого, ни малого,

А самого Владимира будут тянуть очи косицами,

А язык-то теменем, – с живого кожу драть буду;

А княгинюшку Апраксию возьму за Василия Прекрасного».

Тогда говорил стар казак таково слово:

«Уж ты гой еси, посланник, строгий царь!

Уж ты дай-ка-ся мне сроку на три года».

– «А не дам я вам сроку на три года».

– «А дай-ка ты нам хошь на два года». -

«А не дам я вам сроку на два года». -

«Дайте сроку хошь на полгода,

А бессрочных и на земле нету».

Давает Василий сроку на полгода,

И угощать стали Василия Прекрасного

Зеленым вином, пивом пьяныим,

Пивом пьяныим, медом сладкиим,

И начали дарить золотой казной:

Подарили один кубчик чиста золота,

А другой-от подарили скатна жемчуга,

Да дарили еще червонцей хорошиих,

Дарили еще соболями сибирскими,

Да еще дарили кречетами заморскими,

Да еще дарили блюдами однозолотными,

Да бархатом дарили красныим.

Принимал Василий подарки великие

И вез к Мамаю в белополотняный шатер.

Во ту пору, во то времечко

Пошел старый по Киеву-граду,

Нашел дружинушку хорошую,

Того ли Потанюшку Хроменького;

Писал ярлыки скорописчатые

Ко своим ко братьицам ко названым:

Во первых-то, к Самсону Колувану,

Во вторых-то, к Дунаю Ивановичу,

Во третьих-то, к Василию Касимерову,

Во четвертых-то, к Михайлушке Игнатьеву с племянником,

Во пятых-то, к Потоку Ивановичу,

Во шестых-то, к Добрынюшке Никитичу,

Во семых-то, к Алеше Поповичу,

В восьмых-то, к двум братьям Иванам,

Да еще к двум братьям, двум Суздальцам.

Поехал Потанюшка во чисто поле,

Собрал всех удалых добрых молодцев,

Русских могучих всех богатырей.

Не ясны соколы солеталися,

Не славны добры молодцы соезжалися,

Ко тому ли Владимиру собиралися

И почали думу думати, совет советовать,

И начал старый у них спрашивати:

«Уж вы, удалы добры молодцы!

Постоим-ка мы за веру христианскую

И за те же за храмы за Божие,

И за те же честные монастыри,

И своею мы кровью горячею,

И поедем мы в далече чисто поле на рать – силу великую,

Поедем мы все, покаемся.

А и ты, Владимир стольнокиевский,

Ты пошли-ко нам да во чисто поле

Сорок возов хлеба белого,

Да сорок сороков зелена вина,

Да сорок возов хлеба черного.

Уж как мы живы приедем из рать – силы великия,

Тогда вздумам позабавиться,

И тогда, не дошедши, моим ребятам низко кланяйся,

А не приедем из того побоища Мамаева, -

Похорони наши тела мертвые

И помяни русских богатырей,

И пройдет славушка про нас немалая».

Садились добры молодцы на добрых коней,

Поехали добры молодцы во чисто поле,

И расставили они шатры белополотняные,

Гуляли они трои суточки,

А на четвертые сутки протрезвилися,

И начали они думу думати, совет советовати,

И стал старый у них спрашивати:

«Уж вы гой еси, сильные русские богатыри!

Кому же из вас съездить в рать – силу великую,

Ко тому же Мамаю богатому,

Посмотреть войско изрядное, -

Со которой стороны начинать нам будет?» -

«На волю мы даем тебе,

Кого пошлешь в рать – силу великую».

И на то старому слово понравилось.

«Еще Самсона послать, – силой силен, да неповоротливый.

Потеряет он у Мамая буйну голову;

А если Дуная послать, – Дунай он задорливый,

Позадорится заехать во рать – силу великую;

Есть во рати три переката глубокиих,

А наставлены в перекатах копья вострые:

Во-первых, он потеряет добра коня,

А во-вторых, потеряет буйну голову;

Не приехать ко мне Дунаю с весточкой.

Если Добрыню мне послать,

Добрыня все не высмотрит,

И не узнать Добрыне силы Мамаевой;

Если Василия послать, – не сосчитает он силу,

И не пересмотрит ее со краю на край,

Потеряет Василий буйну голову долой;

Больше мне послать и некого.

Будет мне-ко, старому, самому идти.

Вы гуляйте-ко суточки теперь первые,

И гуляйте вы други сутки,

На третьи сутки соряжайтеся

И к ратному делу поезжайте, -

Как зазвенит палица боевая,

И зачивкает моя сабля вострая,

И затрублю я во турий рог,

И во середку в силу не ездите,

А рубите силу со краю на край,

И не оставляйте силы ни старого, ни малого,

И никого не оставляйте Мамаю на семя».

И все стали удалы добры молодцы на резвы ноги,

И поклонилися все низко старому.

И поехал стар во рать – силу великую,

И пробивался старый до бела шатра до Мамаева,

Соскакивал тут старыи со добра коня,

И заходил старый во шатер белополотняный;

Идет старый казак, низко не кланяется.

Увидал тут Мамай в шатре человека странного,

Говорил же Мамай таково слово:

«Уж ты гой еси, Личарда, слуга верная!

И зачем ты ходишь, и что тебе надобно,

И откуль ты идешь, и откуль путь держишь,

Из Киева идешь али из Чернигова?» -

«Иду же я из города из Киева». -

«А и что же ноне во Киеве-то деется,

Не знаешь ли ты то, добрый молодец,

И не слыхал ли ты да про старого?

Расскажи-ка ты мне, какой он ростом

И сколь широк он плечьми?»

Отвечает тут калика переходная:

«Уж ты гой еси, Мамай, богатый царь!

Довольно видел я Илью Муромца.

Ты гляди на его всё равно как на меня же,

Ростом он умеренный, в плечах не широк был,

Лицо у него постное, пиво пьет он по стаканчику,

А вино-то пьет он всего по рюмочке,

А закусывает да по калачику.

У старого-то бородушка сивая,

Сивая бородушка да красивая».

А и тут Мамай да прирасхонулся:

«Напрасно же шла славушка великая про старого,

От востоку шла и до запада,

До той орды до великой,

До меня ли, Мамая грозного;

Лучше меньше гонить бы силы-войска.

Еще есть-ка при мне Рославней Рославнеевич, -

Приготовь-ка для него говядины – быка зараз,

А зелена вина – пивной котел;

А промеж глаз у него калена стрела,

А промеж плечами две сажени печатных».

Ответ держит тут старый казак:

«Ты, безумный богатый царь!

Как у нас-то во городе во Киеве

Собирался у князя Владимира почестен пир,

А была у Владимира собака обжорлива,

По подстолью собака водилася,

Костьем та собака подавилася,

Тут собаке и смерть пришла

Не уехать тебе, Мамай, от города от Киева,

Срубит у тебя стар казак буйну голову».

Тут Мамаю за беду стало,

За великую досаду показалося,

И хватил-то Мамай чинжалище – вострый нож,

И шиб в старого вострым ножом,

А на то старый увертлив был, ухватку знал,

И ухватил старый вострый нож в белы руки,

И обратил старыи вострый нож,

И заколол старый Мамая, и срубил ему буйну голову,

И разбил палачей много множество,

И добрался до своего добра коня.

Скоро старый на коня вскочил,

И затрубил старый во турий рог,

И сомутилися у старого очи ясные,

И разгорелось у старого ретиво сердце;

Не увидел старый свету белого,

Не узнал старый ночи темные,

И расходились у него плечи могучие,

И размахнулись руки белые,

И засвистела у него палица боевая,

И зачивкала его сабелька вострая,

И наехали удалы добры молодцы,

Те же во поле быки кормленые,

Те же сильные могучие богатыри,

И начали силу рубить со краю на край,

Не оставляли они ни старого, ни малого,

И рубили они силу сутки пятеро,

И не оставили они ни единого на семена,

И протекала тут кровь горячая,

И пар шел от трупья по облака.

Оставалися только во лагерях у старого

Два брата – два Суздальца,

Чтобы встретить с приезду богатырей кому быть.

Не утерпели тут два брата Суздальца

И поехали во ту рать – силу великую.

А и приехал тут стар казак со другом,

А встретить-то у лагерей и некому.

И ехали от рать – силы великия

Те два брата, два Суздальца, и сами они похваляются:

«Кабы была теперь сила небесная,

И все бы мы побили ею по полю».

Вдруг от их слова сделалось чудо великое:

Восстала сила Мамаева, и стало силы больше впятеро,

И приехали они ко старому

И ко тем дружинушкам хоробрыим,

И начали они рассказывать,

Что мы ехали дорогой, похвалялися,

И восстало силы впятеро.

И сами им во всем повинилися.

Тут поехала дружинушка хоробрая

Во ту рать – силу великую,

И начали бить с краю на край,

И рубили они сутки шестеро,

А встават силы больше прежнего.

Узнал старый пред собой вину,

И покаялся старый Спасу Пречистому:

«Ты прости нас в первой вине,

За те же слова глупые,

За тех же братов Суздальцей».

И повалилась тут сила кроволитная,

И начали копать мать сыру землю

И хоронить тело да во сыру землю,

И протекала река кровью горячею.

Садились тут удалы на добрых коней,

Поехали удалы ко городу ко Киеву,

Заехали они в красен Киев-град,

Во те же во честны монастыри,

Во те же пещеры во Киевски;

Там все они и преставилися.

Тут старому славу поют.

t>�vp<
� W:

«Да какой ты удалой да доброй молодец?»

Говорит-то Сокольник да таковы речи:

«Да когда я у те был на белых грудях,

Я не спрашивал ни роду тя, ни племени,

Ты ещё стал роды у мня выспрашивать».

Кабы тут-де старому да за беду стало,

За великую досаду да показалося,

Да и ткнул старой да во третей након, -

В заведи-то рука и застоялася;

Да и стал-то старой тут выспрашивать:

«Ой ты ой еси, удалой доброй молодец!

Да скажись ты мне нонче, пожалуйста:

Да какой ты земли, какой вотчины,

Да какого ты моря, коя города,

Да какого ты роду, коя племени?

Да и как тя, молодца именём зовут,

Да и как прозывают по отечестви?»

Говорит-то Сокольник да таковы речи:

«От того же я от камешка от Латыря,

Да от той же я девчонки да Златыгорки;

Она зла поленица да преудалая,

Да сама она была еще одноокая».

Да скакал-то старой нонь на резвы ноги,

Прижимал он его да ко белой груди,

Ко белой-де груди да к ретиву сердцу,

Целовал его в уста да нынь сахарные:

«Уж ты, чадо ле, чадо да мое милоё,

Ты дитя ле мое, дитя сердечноё!

Да съезжались с твоей да мы ведь матерью

Да на том же мы ведь на чистом поли,

Да и сила на силу прилучалася,

Да не ранились мы да не кровавились,

Сотворили мы с ней любовь телесную,

Да телесную любовь, да мы сердечную,

Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили;

Да поедь ты нынь к своей матери,

Привези ей ты нынь в стольно-Киев-град,

Да и будешь у меня ты первой богатырь,

Да не будет тебе у нас поединщиков».

Да и тут молодцы нынь разъехались,

Да и едет Сокольник ко свою двору,

Ко свою двору, к высоку терему.

Да встречат его матушка родимая:

«Уж ты, чадо ле, чадо моё милоё,

Уж дитя ты мое, дитя сердечноё!

Уж ты что же нынь едешь да не по-старому,

Да и конь-то бежит не по-прежному?

Повеся ты дёржишь да буйну голову,

Потопя ты дёржишь да очи ясные,

Потопя ты их держишь да в мать сыру землю».

Говорит-то Сокольник да таковы речи:

«Уж я был же нынь-нынче да во чистом поли,

Уж я видел стару коровушку базыкову,

Он тебя зовет… меня…»

Говорит-то старуха да таковы речи:

«Не пустым-де старой да похваляется, -

Да съезжались мы с ним да на чистом поли,

Да и сила на силу прилучилася,

Да не ранились мы да не кровавились,

Сотворили мы с ним любовь телесную,

Да телесную любовь, да мы сердечную,

Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили».

А и тут-де Сокольнику за беду стало,

За великую досаду показалося,

Да хватил он матушку за черны кудри,

Да и вызнял он ей выше могучих плеч,

Опустил он ей да о кирпищат пол,

Да и тут-де старухе да смерть случилася.

У поганого сердцё-то заплывчиво,

Да заплывчиво сердцё-то разрывчиво,

Да подумал он думу да промежду собой,

Да сказал он нынь слово да нынче сам себе:

«Да убил я топеря да родну матушку,

Да убью я поеду да стара казака,

Он спит нынь с устатку да нонь с великого».

Да поехал Сокольник в стольно-Киев-град,

Не пиваючись он да не едаючись,

Не сыпал-де он нынче плотного сну;

Да разорвана лата да нынь булатная,

Да цветно его платьё да всё истрёпано.

Приворачивал он на заставу караульную —

Никого тут на заставе не случилося,

Не случилося-де нынь, не пригодилося,

Да и спит-то один старой во белом шатру,

Да храпит-то старой, как порог шумит;

Да соскакивал Сокольник да со добра коня,

Да заскакивал Сокольник да нынь во бел шатер,

Да хватал он копейцё да бурзамецкое,

Да и ткнул он старому да во белы груди;

По старому-то по счастью да по великому

Пригодился ле тут да золот чуден крест, -

По насадки копейцо да извихнулося;

Да и тут-де старой да пробуждается,

От великого сну да просыпается,

Да скакал-де старой тут на резвы ноги,

Да хватал он Сокольника за черны кудри,

Да и вызнял его выше могучих плеч,

Опустил он его да о кирпищат пол,

Да и тут-де Сокольнику смерть случилася;

Да и вытащил старой его вон на улицу,

Да и руки и ноги его он оторвал,

Россвистал он его да по чисту полю,

Да и тулово связал да ко добру коню,

Да сорокам, воронам да на расклёваньё,

Да серым-де волкам да на растарзаньё.

��E �,
� W:p>

Кормит их и поит да к жалует,

Ничего нам нет от князя от Владимира».

Говорит-то старыи казак да Илья Муромец:

«Ай же ты, мой крестный батюшка,

Ай Самсон да ты Самойлович!

Это дело у нас будет нехорошее.

Вы седлайте-тко добрых коней,

И садитесь-тко вы на добрых коней,

Поезжайте-тко во чисто поле под Киев-град,

И постойте вы за веру, за отечество,

И постойте вы за славный стольный Киев-град;

И постойте вы за церквы-ты за Божие,

Вы поберегите-тко князя Владимира

И со той с Опраксой-королевичной».

Говорит ему Самсон Самойлович:

«Ай же крестничек ты мой любимыий,

Старыи казак да Илья Муромец!

А й не будем мы да и коней седлать,

И не будем мы садиться на добрых коней,

Не поедем мы во славно во чисто поле,

Да не будем мы стоять за веру, за отечество,

Да не будем мы стоять за стольный Киев-град;

Да не будем мы стоять за матушки Божьи церквы,

Да не будем мы беречь князя Владимира

Да еще с Опраксой-королевичной:

У него ведь есте много да князей, бояр,

Кормит их и поит да и жалует,

Ничего нам нет от князя от Владимира».

А й тут старыи казак да Илья Муромец

Он как видит, что дело ему не по-люби,

А й выходит-то Илья да со бела шатра,

Приходил к добру коню да богатырскому,

Брал его за поводы шелковые,

Отводил от полотна от белого,

А от той пшены от белояровой;

Да садился Илья на добра коня,

То он ехал по раздольицу чисту полю,

И подъехал он ко войскам ко татарскиим.

Не ясен сокол да напущает на гусей, на лебедей

Да на малых перелетныих на серых утушек,

Напущает-то богатырь святорусскии

А на тую ли на силу на татарскую.

Он спустил коня да богатырского

Да поехал ли по той по силушке татарскоей,

Стал он силушку конем топтать,

Стал конем топтать, копьем колоть,

Стал он бить ту силушку великую,

А он силу бьет – будто траву косит.

Его добрый конь да богатырскии

Испровещился языком человеческим:

«Ай же славный богатырь святорусскии!

Хоть ты наступил на силу на великую,

Не побить тебе той силушки великии:

Нагнано у собаки царя Калина,

Нагнано той силы много множество,

И у него есте сильные богатыри,

Поляницы есте да удалые.

У него, собаки царя Калина,

Сделаны-то трои ведь подкопы да глубокие

Да во славноем раздольице чистом поле.

Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю,

Будешь бить-то силу ту великую,

Как просядем мы в подкопы во глубокие,

Так из первыих подкопов я повыскочу,

Да тебя оттуль-то я повыздыну;

Как просядем мы в подкопы-то во другие,

И оттуль-то я повыскочу,

И тебя оттуль-то я повыздыну;

Еще в третьии подкопы во глубокие,

А ведь тут-то я повыскочу,

Да оттуль тебя-то не повыздыну,

Ты останешься в подкопах во глубокиих».

А й ще старыи казак да Илья Муромец,

Ему дело то ведь не слюбилося,

И берет он плетку шелкову в белы руки,

А он бьет коня да по крутым ребрам,

Говорил он коню таковы слова:

«Ай же ты, собачище изменное!

Я тебя кормлю-пою да и улаживаю,

А ты хочешь меня оставить во чистом поли,

Да во тых подкопах во глубокиих!»

И поехал Илья по раздольицу чисту полю,

Во тую во силушку великую,

Стал конем топтать да и копьем колоть,

И он бьет-то силу, как траву косит, -

У Ильи-то сила не уменьшится.

Й он просел в подкопы во глубокие,

Его добрый конь оттуль повыскочил,

Он повыскочил, Илью оттуль повыздынул.

Й он спустил коня да богатырского

По тому раздольицу чисту полю,

Во тую во силушку великую,

Стал конем топтать да и копьем колоть;

И он бьет-то силу, как траву косит, -

У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,

На добром коне сидит Илья, не старится.

Й он просел с конем да богатырскиим,

Й он попал в подкопы-ты во другие;

Его добрый конь оттуль повыскочил

Да Илью оттуль повыздынул.

Й он спустил коня да богатырского

По тому раздольицу чисту полю,

Во тую во силушку великую,

Стал конем топтать да и копьем колоть;

Й он бьет-то силу, как траву косит, -

У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,

На добром коне сидит Илья, не старится.

Й он попал в подкопы-ты во третьии,

Он просел с конем в подкопы-ты глубокие;

Его добрый конь да богатырскии

Еще с третьиих подкопов он повыскочил,

Да оттуль Ильи он не повыздынул,

Сголзанул Илья да со добра коня,

Й оставался он в подкопе во глубокоем.

Да пришли татара-ты поганые,

Да хотели захватить они добра коня;

Его конь-то богатырскии

Не сдался им во белы руки,

Убежал-то добрый конь да во чисто поле.

Тут пришли татара-ты поганые

А нападали на старого казака Илью Муромца,

А й сковали ему ножки резвые,

И связали ему ручки белые.

Говорили-то татары таковы слова:

«Отрубить ему да буйную головушку!»

Говорят ины татара таковы слова:

«Ай не надо рубить ему буйной головы,

Мы сведем Илью к собаке царю Калину,

Что он хочет, то над ним да сделает».

Повели Илью да по чисту полю

А ко тым палаткам полотняныим,

Приводили ко палатке полотняноей,

Привели его к собаке царю Калину,

Становили супротив собаки царя Калина.

Говорили татара таковы слова:

«Ай же ты, собака да наш Калин-царь!

Захватили мы старого казака Илью Муромца

Да во тых-то во подкопах во глубокиих

И привели к тебе, к собаке царю Калину;

Что ты знаешь, то над ним и делаешь».

Тут собака Калин-царь говорил Илье

да таковы слова: «Ай ты, старыи казак да Илья Муромец!

Молодой щенок да напустил на силу на великую,

Тебе где-то одному побить моя сила великая!

Вы раскуйте-тко Илье да ножки резвые,

Развяжите-тко Илье да ручки белые».

И расковали ему ножки резвые,

Развязали ему ручки белые.

Говорил собака Калин-царь да таковы слова:

«Ай же старыи казак да Илья Муромец!

Да садись-ка ты со мной а за единый стол,

Ешь-ка ествушку мою сахарную

Да и пей-ка мои питьица медвяные,

И одежь-ка ты мою одежу драгоценную

И держи-тко мою золоту казну,

Золоту казну держи по надобью;

Не служи-тко ты князю Владимиру,

Да служи-тко ты собаке царю Калину».

Говорил Илья да таковы слова:

«А й не сяду я с тобой да за единый стол,

Не буду есть твоих ествушек сахарныих,

Не буду пить твоих питьицев медвяныих,

Не буду носить твоей одежи драгоценныи,

Не буду держать твоей бессчетной золотой казны,

Не буду служить тебе, собаке царю Калину,

Еще буду служить я за веру, за отечество,

А и буду стоить за стольный Киев-град,

А буду стоять за церквы за Господние,

А буду стоять за князя за Владимира

И со той Опраксой-королевичной».

Тут старой казак да Илья Муромец

Он выходит со палатки полотняноей

Да ушел в раздольице в чисто поле.

Да теснить стали его татара-ты поганые,

Хотят обневолить они старого казака

Илью Муромца.

А у старого казака Ильи Муромца

При себе да не случилось-то доспехов крепкиих,

Нечем-то ему с татарами да попротивиться.

Старыи казак да Илья Муромец

Видит он дело немалое;

Да схватил татарина он за ноги,

Тако стал татарином помахивать,

Стал он бить татар татарином,

И от него татара стали бегати,

И прошел он скрозь всю силушку татарскую,

Вышел он в раздольице чисто поле,

Да он бросил-то татарина да в сторону,

То идет он по раздольицу чисту полю.

При себе-то нет коня да богатырского,

При себе-то нет доспехов крепкиих.

Засвистал в свисток Илья он богатырскии,

Услыхал его добрый конь да во чистом поле,

Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.

Еще старыи казак да Илья Муромец

Как садился он да на добра коня

И поехал по раздольицу чисту полю,

Выскочил он да на гору на высокую,

Посмотрел-то под восточную он сторону:

А й под той ли под восточной под сторонушкой,

А й у тых ли у шатров у белыих

Стоят добры кони богатырские.

А тут старый-от казак да Илья Муромец

Опустился он да со добра коня,

Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки,

Натянул тетивочку шелковеньку,

Наложил он стрелочку каленую,

И он спущал ту стрелочку во бел шатер,

Говорил Илья да таковы слова:

«А лети-тко, стрелочка каленая,

А лети-тко, стрелочка, во бел шатер,

Да сыми-тко крышу со бела шатра,

Да пади-тко, стрелка, на белы груди

К моему ко батюшке ко крестному

И проголзни-тко по груди ты по белыи,

Сделай-ка ты сцапину да маленьку,

Маленькую сцапинку да невеликую,

Он и спит там, прохлажается,

А мне здесь-то одному да мало можется».

Й он спустил как эту тетивочку шелковую,

Да спустил он эту стрелочку каленую.

Да просвистнула как эта стрелочка каленая

Да во тот во славныи во бел шатер,

Она сняла крышу со бела шатра,

Пала она, стрелочка, на белы груди

Ко тому ли-то Самсону ко Самойловичу,

По белой груди ведь стрелочка проголзнула,

Сделала она да сцапинку-то маленьку.

А и тут славныи богатырь святорусскии,

А й Самсон-то ведь Самойлович,

Пробудился-то Самсон от крепка сна,

Пораскинул свои очи ясные;

Да как снята крыша со бела шатра,

Пролетела стрелка по белой груди,

Она сцапиночку сделала да на белой груди,

Й он скорешенько стал на резвы ноги,

Говорит Самсон да таковы слова:

«Ай же славные мои богатыри вы святорусские!

Вы скорешенько седлайте-тко добрых коней,

Да садитесь-тко вы на добрых коней.

Мне от крестничка да от любимого

Прилетели-то подарочки да не любимые:

Долетела стрелочка каленая

Через мой-то славный бел шатер,

Она крышу сняла ведь да со бела шатра,

Да проголзнула-то стрелка по белой груди,

Она сцапинку-то дала по белой груди,

Только малу сцапинку-то дала, не великую;

Погодился мне, Самсону, крест на вороте,

Крест на вороте шести пудов;

Есть бы не был крест да на моей груди,

Оторвала бы мне буйну голову».

Тут богатыри все святорусские

Скоро ведь седлали да добрых коней,

И садились молодцы да на добрых коней

И поехали раздольицем чистым полем

Ко тому ко городу ко Киеву,

Ко тым они силам ко татарскиим.

А со той горы да со высокии

Усмотрел ли старыи казак да Илья Муромец, -

А то едут ведь богатыри чистым полем,

А то едут ведь да на добрых конях.

И спустился он с горы высокии,

И подъехал он к богатырям ко святорусскиим;

Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый.

И приехали они ко силушке татарскоей,

Припустили коней богатырскиих,

Стали бить-то силушку татарскую,

Притоптали тут всю силушку великую

И приехали к палатке полотняноей;

А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.

Говорят-то как богатыри да святорусские:

«А срубить-то буйную головушку А тому собаке царю Калину».

Говорил старой казак да Илья Муромец:

«А почто рубить ему да буйная головушка?

Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град,

Да й ко славному ко князю ко Владимиру».

Привезли его, собаку царя Калина,

А во тот во славный Киев-град,

Да ко славному ко князю ко Владимиру.

Привели его в палату белокаменну,

Да ко славному ко князю ко Владимиру.

То Владимир-князь да стольнокиевский

Он берет собаку за белы руки

И садил его за столики дубовые,

Кормил его ествушкой сахарнею

Да поил-то питьицем медвяныим.

Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:

«Ай же ты, Владимир-князь да стольнокиевский!

Не сруби-тко мне да буйной головы.

Мы напишем промеж собой записи великие:

Буду тебе платить дани век и по веку

А тебе-то, князю я Владимиру!»

А тут той старинке и славу поют, А по тыих мест старинка и покончилась.