Получать новости по почте

Вы находитесь здесь:Главная -> Библиотека -> Славянская культура -> Поединок со змеем (Семенова) -> Кузнец и лесной страх

Кузнец и лесной страх

Плакала, плакала горе‑мать, сама сгубившая дочку… к кому идти за подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу Кию. У него, дескать, работник служил, Банника драчливого не побоялся. А коли работник таков, каков сам‑то хозяин? Неужели Лешего не осилит?

     И баба‑гулена взялась, хоть поздно, за ум. Решилась дочку вернуть. Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок перстни‑жуковинья и самоцветные бусы — и к Кию со всех ног:

     — Возьми, кузнец, серебро, возьми золото, возьми дорогие каменья, только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает…

     — Это в другом лесу Леший, — покачал головой Кий. — Ладно, попробую тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни‑то спрячь…

     Стал он снаряжаться. Взял рогатину на крепком ясеневом древке, с серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож — вместе с Перуном они его выковали, когда расставались. И еще оберег — громовое колесо о шести спицах‑лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его на плетеный шнурок и спрятал за пазуху. Велел женщине сказывать, по которой тропе убежала пропавшая девочка… горе‑мать залилась слезами, но сумела объяснить внятно. Выслушал ее Кий и отправился в лес. По дороге сорвал гроздь спелой калины, понес с собою. Улыбнулся любопытному горностаюшке, прыгнувшему на тропу.

     Долго ли шел, коротко ли… Вела его тропа верховым бором‑беломошником, каменными холмами, откуда было далеко видно кругом: густые кудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озера и радуги, дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само далекое море в зеленом кружеве островов, безмятежное к исходу теплого дня…

     Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше: зачавкало под ногами, встали по сторонам безмолвные черные ели. По макушкам еще скользили солнечные лучи, но впереди, над тропой, начал собираться вечерний туман. Невольно подумалось Кию — сюда, на самое лесное дно, Даждьбог‑Солнышко если когда и заглядывал, то разве что в полдень. Вспомнил Кий светлого Сварожича, Подателя Благ… и вовремя спохватился: тропа‑то где? Оказалось, уже соступил, уже начал кто‑то с толку сбивать. Еле‑еле вернулся Кий на тропу, и, что таить, сделалось ему жутковато. Ну да не с полдороги же поворачивать.

     — А невеселые тут места, — сказал он громко вслух. — Небось, прежний Леший не так и досадовал, что проиграл!

     Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом…

     Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась тропа: направо пойдешь — в топь попадешь, налево пойдешь — из болота не выберешься. Здесь Кий остановился. Набрал сухого валежника, высек Огонь, давай костер возгнетать. Устроился же он на самой росстани — там, где расходились две тропки. А просить позволения у Лесного Хозяина и не подумал. Рассудил так: осердится — верней припожалует. Повечерял салом да хлебом, пожевал на заедку кислый леваш из сушеной тертой черники — и лег, завернувшись в теплый меховой плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.

     Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях укладываются спать на тропе. А уж на росстани, да не спросясь!.. Вот приблизилась черная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг безо всякого ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные вершины… лихой мороз пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал. Лежал себе, где лежал, не шелохнулся. Понял: Лесной Хозяин недалеко, пугать начинает, сейчас придет с места сгонять.

     …Потом померещилось, будто кто зашагал тяжелым великанским шагом по лесу, ближе и ближе, кто‑то выше самых высоких деревьев, с шумом и треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как сухие лучинки! Бежать впору без оглядки — но и в этот раз молодой кузнец не двинулся с места, только на другой бок повернулся. И не дошел до него великан, утих шум и треск — но тотчас долетел бешеный топот разлетевшейся тройки, неистовый перезвон колокольцев: откуда бы взяться коням на узенькой тропке, в непроглядной лесной темноте?.. А все одно — мчится, храпит, вот сейчас копытами в землю вобьет…

     Тут уж Кий схватился одной рукой за железный наконечник копья, а

     другой нашарил за пазухой оберег — громовое колесо, стиснул вспотевшей ладонью. Да кто бы не напугался!.. Все ближе топот, все ближе взбесившиеся колокольцы… и вдруг минуло — только холодный ветер прошелестел над поляной, взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а все ж помогло серебряное колесо, дало силу выстоять против третьего страха. Стал Кий дальше ждать, терпеливо приманивать Лешего, точно зверя к ловушке. И приманил. Скоро услыхал в лесной тишине, как подкрался к нему

     кто‑то сзади и — раз! — пнул в спину ногой, да тут же и отскочил. И ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:

     — Ты что не спросясь на моей дороге разлегся? Уйди!

     Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от комара. Снова подкрался Леший и пнул его:

     — Уйди с тропки, невежа, тебе говорю! Не то разума лишу, совсем погублю!

     Но Кий знал — Леший может разум отнять только у того, кто как следует испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз к нему подошел и показался в отблеске углей. И тут‑то вскинулся молодой кузнец, обхватил его поперек, подмял под себя:

     — Ты, шишка еловая, у матери девчонку увел?

     Забился, затрепыхался Леший в его крепких руках, хотел вырваться, хотел страшным голосом закричать, но и того не возмог — сел Кий на него верхом, показал серебряный оберег, пригрозил веткой красной калины:

     — Где девчонка? Веди, а то знаешь что над тобой учиню!

     Понял Леший — устами этого пропахшего дымной кузницей паренька вещал ему сам Бог Грозы, властный выпустить Огонь в его лес, а самого облечь звериной шкурой да так и оставить. И присмирел Хозяин Лесной, съежился, горько заплакал:

     — Да не со зла ведь… один я, избенку и то некому подмести… а мать, слышу, отказывается, решил — не нужна…

     — Ладно, веди, — нахмурился Кий. — Отдашь без проказ, может, помилую.

     Он уже разглядел, что в этом заболоченном, заморенном лесу‑ернишнике и сам Леший был никудышний: седой, сгорбленный, в одной рубахе оборванной, в поршнях дырявых.

     — Это ты, что ли, — спросил Кий, — у Железных Гор доселе жил?

     — Жил, батюшка, — закивал Леший. — Так разве там жизнь? Вовсе дерева расти перестали, один мох… А что за лес был! Сосны до неба, куда здешним! Голубика была — во, с кулак! А малина! А земляника!..

     — А что же вы, пришлые, — молвил Кий, — борового‑то Лешего обидели? Скрутили да бросили. Не по Правде живете!

     — Обидели, кормилец, обидели, — покаялся Леший. — Это мы с дружком,

     тоже беглым, хмельного меду опились… да как уж тут не напиться?

     Поневоле жаль его сделалось Кию. И в который раз подумал кузнец: а ведь грянет несчастье с этих Железных Гор, несчастье, какого старейшие старики не знавали. Теперь уже, сказывали, прилетал невиданный Змей — там корову порвет, там за девкой погонится, там ручей или реку заляжет, ни пройти без выкупа, ни проехать… Быть беде, что и Леший разбойный братом покажется!

     Так думал Кий, а руки с оберега между тем не снимал. И покорно привел его старик‑лесовик в самую крепь, в заросшее глухое урочище. Дунул, свистнул, топнул ногой — и обнаружилась покосившаяся избушка, приподнятая на угловых пнях, точно на птичьих ногах.

     — Поправить бы избу, развалится, — посоветовал Кий. Леший только носом зашмыгал:

     — Кто же мне ее поправит? И кого ради трудиться‑то? Вот внучку вроде завел, и ту отбираешь…

     Вошли они в избу. Поглядел Кий — так и есть, сидит девочка, шьет что‑то старательно, а вместо светца с лучинами яркая гнилушка мерцает.

     Увидела девочка Лешего, обрадовалась:

     — Здравствуй, дедушка! А я твою свиту зашила! — и на Кия: — А ты кто? Фу, от тебя дымом пахнет…

     Понял кузнец — уже облесела девочка, еще чуть, совсем лисункой станет, маленьким лешачонком. Он сказал ей:

     — Пойдем‑ка домой! Тебя мать ищет, зовет!

     — Не пойду, — отмолвила девочка и губы надула: — Мне у дедушки хорошо, он меня белым хлебушком кормит, пряниками… вот!

     Протянула ручонку, а вместо хлеба и пряников мох да сухой березовый гриб… Тут Леший вступился:

     — Видишь, сама не хочет. Пускай у меня останется!

     И уж протянул корявую лапу — по головке погладить. Только молодой кузнец чуть раньше успел: выхватил за плетеный шнурок серебряное колесо, громовый оберег. И как подменили девчонку! Завизжала, за Кия спряталась:

     — Дяденька!.. Пойдем к маме скорее! Домой!..

     Хотя по летам какой он ей дяденька — так, братец старший, едва бородку завел.

     — Не серчай, дед, — сказал Кий. — Люди к Людям, а Лешие к Лешим, негоже иначе.

     Взял девочку на руки, завернул в теплый плащ, выглянул в двери: утро уж близко. А старый Леший сел на подгнившую лавку и горько загоревал:

     — Опять я один…

     На рубахе его были заплаты, положенные детской рукой, старательной, но неумелой.

     — Ты вот что, дед… — молвил Кий поразмыслив. — Боровой Леший отцу сказывал… В березняках за рекой лешачиха, слышь, овдовела, лешачата малые осиротели…

     — Правда?.. — вскинулся Леший. — А где, скажи, те березняки за рекой?..

     На том распростились. А чтобы Кий не плутал с девочкой на руках, Леший скатал из мха и травы зеленый клубочек, пошептал над ним, кинул под ноги кузнецу. Запрыгал клубочек и побежал прямохожим путем через лесные чащобы, вывел Кия к знакомым местам, на край опушки, тут и рассыпался. Вот выплыл в небо светлый Даждьбог, и разом запели в деревне все петухи, а встречь кузнецу побежала заплаканная женщина:

     — Дитятко!..

     Подумалось Кию — вправду что ли схватилась баба за ум. Он так и не взял драгоценного узелка:

     — Прибереги, дочке сгодится, как подрастет.