Любовь матери родиться раньше ребёнка, и когда умрёт мать — всё ещё живёт. Посмотрим.
В деревне у нас жила Земинэ, и у неё была дочь Шерифэ.
— Мама, я боюсь чего-то, — сказала раз Шерифэ.
— Коркма, балам. Не бойся, дитя.
А сама испугалась, стала гладить дочь, заплетать её волосы в мелкие косички; шептала ласковое слово.
— Сивгили, кимитли, когинайм. Любимое, бесценное дитятко моё.
Ласка матери, как ветерок в душный день, как пригрев Солнца в ненастье. Вспомни мать, если нет её уже на свете, и облегчиться тяжесть сердца.
— Мама, человек, который приходил утром, нехорошо смотрел.
— Эх, Шерифэ, часто, кажется так. Зачем дурно думать. Лучше хорошо думать.
— Мама, соседка говорила: от Топал-бея он. Ходит по садам, высмотрит девушку, скажет хозяину. Возьмёт бей девушку.
— Коркма, эвледым. Ничего не бойся, родная. Не отдам тебя за Топал-бея. Молодого, красивого найду.
Оглянулась Земинэ. Кто-то хихикнул за углом. Зашла за угол.
— Слышал, говоришь смешно ты. Ай, как смешно! Зачем молодой, зачем красивый? Богатый надо. Когда богатый будет, тебе лучше будет. Десять служанок будет, на шелку лежать будешь, баклаву делать будешь. Вот как думаю.
Рассердилась Земинэ.
— Уходи и не смей больше приходить!
— Не приду, сам придёт.
Перепрыгнул Мустафа через плетень, не видно стало в темноте. Плакала Шерифэ, прижалась к матери.
— Ах, боюсь, мама!
— Коркма, балам. Придёт Топал-бей, убежим на мельницу к дяде. Не выдаст дядя.
Легла Шерифэ на колени к матери; гладит мать её голову, заснула Шерифэ. Только неспокойно спала. Сон видела, будто бегут они по скалам, и гонится за ними Топал-бей, и обернулись они в скалы. Хоть светила Луна, пробежал мимо Топал-бей. Под утро сон видела. Если под утро сон видеть — скоро сбывается. А Луну видишь во сне — всегда выходит, как приснилось. Так случилось и с Шерифэ.
Пришла утром сваха, худа. Прогнала Земинэ сваху. Обиделась сваха.
— Эй, гордая. Плакать будешь.
А на другой день к вечеру приехал Топал-бей с Мустафой к Земинэ.
— Если будет кричать, заткни её глотку.
Коршун, когда падает на цыплёнка, не боится курицы. Хоть мать, а нечем защитить. Только когда опасность близка, ухо чутким бывает. Услышала Земинэ топот коней, догадалась; крикнула дочери, и убежали женщины на мельницу. Не нашёл их Топал-бей дома. От дома вилось ущелье, как змея; за поворотом не видно человека. Понял Хромой-бей, куда убежали женщины, поскакал за ними.
— Вот скачет Топал-бей. Что будем делать? — испугалась Шерифэ. Вспомнила Земинэ сон дочери.
— Хоть бы так и случилось.
И только подумала — сама, и дочь, стали, как скалы, в двух шагах одна от другой. Подскакал Топал-бей к ним, стал искать.
— Лучше выходите; не вам со мной спорить.
Напрасно сказал так Хромой-бей. Слаба женщина, а когда спасает дитя — твёрже камня бывает. Оглянулся бей на скалы. Точно не скалы, а женщины. Одна бежит, а другая присела. Подъехал ближе — скалы. Догадался, что колдовство. И велел пригнать десять пар буйволов. Десять пар буйволов — большая сила.
Задели люди скалы арканом, стали погонять буйволов: — Ги!
Тянули буйволы, не двигались скалы.
— Погоняй хорошенько! — кричал Топал-бей и, чтобы лучше погоняли, бил людей нагайкой. — Залым адам, злой человек, — думали люди и ударили по буйволам кольями. Рванулись буйволы, треснул камень, точно заплакал кто-то в нём.
— Вай, вай, анам. Мах ву алуерум. Пропадаю, мамочка.
И услышали люди, как кто-то крикнул от большой скалы: — Коркма, балам. Я с тобой, ничего не бойся.
Испугались люди. Не один, все слышали. Бросили буйволов, убежали в деревню. Поскакал Топал-бей за ними, боялся оглянуться, чтобы самому не окаменеть.
Долго потом не ходили туда, а когда как-то пришлось пойти, увидели, что остались скалы на месте. И стоят они и теперь там же, за мельницей Кушу-Дермен, на Каче. Только неизвестно — убежали из них женщины или навсегда остались в скалах.
Эх, Топал-бей, хершей сатын алымаз. Не всякую вещь купишь, не всё возьмёшь силой!..
�, в �� -��X���?��ежала. Ей бы по деревне бежать, а она по дороге бежит, и мать за нею.
Наконец устала Зюлейка, говорит матери:
— Ой, ой, мама, боюсь. Нет спасения нам! Мать ей говорит:
— Беги, девочка, беги. И не бойся, дитя!
Еще дальше бежит, ноги совсем устали. А братья близко, вот они уже за спиной, оба схватили разом, с двух сторон тянут, рвут к себе девушку. Закричала она:
— Не хочу быть в руках злого человека. Пусть камнем на дороге лягу. И вам, проклятым, окаменеть за ваше зло.
Крепкое слово было у девушки, у чистой души. Стала она в землю врастать, камнем становиться. И два брата возле нее легли обломками скал.
А мать за ними бежала, сердце в груди держала, чтоб не вырвалось. Подбежала, увидела, как Зюлейка и братья-звери в камень одеваются, сказала:
— Хочу всю жизнь на этот камень смотреть, дочку свою видеть.
И такое крепкое слово было у матери, что как упала она на землю, так тоже камнем стала.
И так стоят они до сих пор в долине Качи.
А все сказанное — одна правда. Люди часто подходят к камням, прислушиваются. И тот, у кого сердце чистое, слышит, как мать плачет…
> _�:>X���?�p>— Здесь лежит прекраснейшая из прекрасных, роза райских садов. О люди, уготовьте ей лучшее место в сердцах своих!.. � 8���X���?�м кипели битвы за горскую землю, а в пещере на горе Басман хранилась чудесная золотая колыбель. Много смельчаков пыталось завладеть ею, но им не удавалось добраться до нее. Они возвращались изуродованные, с помутившимся разумом.
Однако наступило время, и раскрыли горы свои богатства. Живущий сегодня в Крыму народ добыл эту колыбель. В его сердце — беззаветная любовь к родине, как у горцев, на знамени которых была когда-то изображена золотая колыбель.
�плE��X���?�� граждане, как бы утомясь, разошлись по домам, Гикия стала звать мужа отдыхать. Он охотно согласился, так как со своей стороны старался не возбудить в ней никаких подозрений. Она велела закрыть ворота и все выходы и принести ей, как обычно, ключи. И тотчас тайно приказала надежным служанкам выносить из дома одежду, золото, различные драгоценности.
Дождавшись, пока все в доме успокоилось, и видя, что уснул опьяневший муж, Гикия вышла из спальни и заперла за собой дверь, позвала служанок и вместе с ними оставила двор. На улице она сказала, чтобы подожгли дом со всех сторон.
Огонь быстро охватил все здание. Боспорские воины пытались спасаться, но их тут же убивали. Они все до единого были истреблены.
Вот так Гикия избавила родной Херсонес от смертельной опасности, грозившей со стороны Боспорского царства.
Благодарные граждане вскоре поставили в честь Гикии на главной площади две статуи. Одна изображала ее сообщающей херсонеситам о заговоре мужа, другая — вооруженной, мстящей заговорщикам. На постаментах были высечены надписи, гласившие, что сделала Гикия для города.
Когда Гикия напомнила про обещание похоронить ее в черте города и попросила повторить клятву, среди правителей раздались возражения: некрополь у херсонеситов был далеко вне стен города, вблизи своих жилищ они никого не хоронили. Горожане предложили вместо этого восстановить уничтоженный дом Гикии за счет общественных средств. Гикия не уступала и настояла на своем: ей снова пообещали, что ее желание будет выполнено.
Через несколько лет мудрая Гикия задумала испытать, будут ли граждане верны своей клятве. Она сговорилась со своими рабынями, чтобы те разнесли по городу слух о внезапной кончине их госпожи.
Печаль охватила население Херсонеса. Народ толпился у дома всеми любимой героини. Ее рабыни и близкие приготовляли тело “умершей” Гикии к похоронному обряду.
Старейшины после совещания все же не решились, несмотря на клятву, нарушить древний обычай греков и постановили вынести Гикию за город и там похоронить.
Когда похоронная процессия остановилась у раскрытой могилы, Гикия поднялась из саркофага и стала горько упрекать граждан в обмане и нарушении клятвы.
Пристыженные старейшины в третий раз поклялись исполнить ее желание. Еще при жизни Гикии ей позволили избрать внутри города место для погребения и отметили его медным позолоченным бюстом.
И тот, кто хотел испытать чувство восхищения прекрасным, всякий раз смахивал пыль с памятника Гикии и читал на нем надпись о смелом ее подвиге.