Во стольном-то городе во Киеве Да у ласкового князя да у Владимира,
У ёго было пированье, да был почестен пир.
А и было на пиру у ёго собрано:
Князья и бояра, купцы-гости торговы
И сильны могучи богатыри,
Да все поляницы да преудалые.
Владимир-от князь ходит весел-радостен,
По светлой-то гридне да он похаживает,
Да сам из речей да выговаривает:
«Уж вы ой еси, князи да нонче бояра,
Да все же купцы-гости торговые,
Вы не знаете ли где-ка да мне обручницы,
Обручницы мне-ка да супротивницы,
Супротивницы мне-ка да красной девицы:
-
Подвеска с ростками 200,00 руб
-
Славянский оберег с засеянным полем 450,00 руб
-
Гривна c птицами и растительным орнаментом 800,00 руб
-
Славянский оберег в виде календаря 200,00 руб
-
Подвеска Молвинец 480,00 руб
-
Подвеска Русь 12 век, латунь 600,00 руб
Красотой бы красна да ростом высока,
Лицо-то у ней да было б белый снег,
Очи у ней да быв у сокола,
Брови черны у ей да быв два соболя,
А реснички у ей да два чистых бобра?»
Тут и больш-от хоронится за среднего,
Да средн-ет хоронится за меньшего:
От меньших, сидят, долго ответу нет.
А из-за того стола из-за среднего,
Из-за той же скамейки да белодубовой
Выстават тут удалый да добрый молодец,
А не провелик детинушка, плечьми широк,
А по имени Добрынюшка Никитич млад.
Выстават уж он да низко кланяется,
Он и сам говорит да таково слово:
«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский!
А позволь-ко-се мне-ка да слово молвити:
Не вели меня за слово скоро сказнить,
А скоро меня сказнить, скоре того повесити,
Не ссылай меня во ссылочку во дальнюю,
Не сади во глубоки да темны погребы.
У тя есть нонь двенадцать да тюрем темныих;
У тя есть там сидит как потюрёмщичек,
Потюрёмщичек сидит есть да добрый молодец,
А по имени Дунай да сын Иванович;
Уж он много бывал да по другим землям,
Уж он много служил да нонь многим царям,
А царям он служил, много царевичам,
Королям он служил да королевичам;
А не знат ли ведь он тебе обручницы,
А обручницы тебе да супротивницы,
Супротивницы тебе да красной девицы?»
Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:
«Уж вы, слуги, мои слуги да слуги верные!
Вы сходите-тко ведь нонче да в темны погребы,
Приведите вы Дуная сына Ивановича».
Тут и скоро сходили да в темны погребы,
Привели тут Дуная сына Ивановича.
Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:
«Уж ты ой еси, Дунай ты да сын Иванович!
Скажут, много ты бывал, Дунай, по всем землям,
Скажут, много живал, Дунай, по украинам,
Скажут, много ты служил, Дунай, многим царям,
А царям ты служил, много царевичам,
Королям ты служил да королевичам.
Ты не знаешь ли ведь где-ка да мне обручницы,
Обручницы мне да супротивницы,
Супротивницы мне-ка да красной девицы?»
Говорит тут Дунай как да сын Иванович:
«Уж я где не бывал, да нонче всё забыл:
Уж я долго сидел нонь да в темной темнице».
Еще в та поре Владимир да стольнокиевский
Наливал ему чару да зелена вина,
А котора-де чара да полтора ведра;
Подносил он Дунаю сыну Ивановичу,
Принимал тут Дунай чару да единой рукой.
Выпивал он ведь чару да к едину духу;
Он и сам говорит да таково слово:
«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский!
Уж я много нонь жил, Дунай, по всем землям,
Уж я много нонь жил да по украинам,
Много служивал царям да я царевичам,
Много служивал королям я да королевичам.
Я уж жил-де-был в земли, да в земли в дальнее,
Я во дальней жил в земли да ляховинское,
Я у стремена у короля Данила сына Манойловича;
Я не много поры-времени, двенадцать лет.
Еще есть у ёго да как две дочери.
А больша-то ведь дочи да то Настасия,
Еще та же Настасья да королевична;
Еще та же Настасья да не твоя чета,
Не твоя чета Настасья и не тебе жена:
Еще зла поляница да преудалая.
А мала-то дочи да то – Апраксия,
Еще та Апраксия да королевична;
Красотой она красива да ростом высока,
А лицо-то у ей дак ровно белый снег,
У ней ягодницы быв красные мазовицы,
Ясны очи у ей да быв у сокола,
Брови черны у ей быв два соболя,
А реснички у ей быв два чистых бобра;
Еще есть-де кого дак уж княгиней назвать,
Еще есть-де кому да поклонитися».
Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:
«Уж ты ой, тихой Дунай да сын Иванович!
Послужи ты мне нонче да верой-правдою;
Ты уж силы-то бери да сколько тебе надобно,
Поезжайте за Апраксией да королевичной:
А добром король дает, дак вы и добром берите;
А добром-то не даст, – берите силою,
А силой возьмите да богатырскою,
A грозою увезите да княженецкою».
Говорит тихой Дунай да сын Иванович:
«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский,
Мне-ка силы твоей много не надобно,
Только дай ты мне старого казака,
А второго Добрыню сына Никитича:
Мы поедем за Апраксией да королевичной».
То и будут богатыри на конюшен двор;
А седлали-уздали да коней добрыих;
И подвязывали седелышки черкасские;
И подвязывали подпруги да шелку белого,
Двенадцать подпруг да шелку белого,
Тринадцата подпруга через хребетну кость:
«То не ради басы, да ради крепости,
А все ради храбрости молодецкие,
Да для ради опору да богатырского,
Не оставил бы конь да во чистом поли,
Не заставил бы конь меня пешом ходить».
Тут стоели-смотрели бояра со стены да городовые,
А смотрели поездку да богатырскую;
И не видели поездки да богатырское,
А только они видели, как на коней садились:
Из города поехали не воротами, -
Они через ту стену да городовую,
А через те башни да наугольные;
Только видели: в поле да курева стоит,
Курева та стоит да дым столбом валит.
Здраво стали они да полем чистыим;
Здраво стали они да реки быстрые;
Здраво стали они да в землю в дальнюю,
А во дальнюю землю да в Ляховинскую
А ко стремену ко королю ко красну крыльцу.
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«Уж вы ой еси, два брата названые,
А старый казак да Илья Муромец,
А второй-де Добрынюшка Никитич млад!
Я пойду нонь к королю как на красно крыльцо,
Я зайду к королю нонь на новы сени,
Я зайду к королю как в светлу да светлицу;
А що не тихо, не гладко учинится с королем да на новых сенях, -
Затопчу я во середы кирпичные,
Поезжайте вы по городу ляховинскому,
Вы бейте татаровей со старого,
А со старого бейте да вы до малого,
Не оставляйте на семена татарские».
Тут пошел тихой Дунай как на красно крыльцо, -
Под ним лисвенки-то да изгибаются.
Заходил тихой Дунай да на новы сени;
Отворят он у гридни да широки двери;
Наперед он ступат да ногой правою,
Позади он ступат да ногой левою;
Он крест-от кладет как по-писаному,
Поклон-от ведет он да по-ученому;
Поклоняется на все на четыре да кругом стороны,
Он во-первых-то королю ляховинскому:
«Уж ты здравствуешь, стремян король Данило да сын Манойлович!» —
«Уж ты здравствуешь, тихой Дунай да сын Иванович!
Уж ты ко мне приехал да на пиры пировать,
Али ты ко мне приехал да нонь по-старому служить?»
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«Уж ты, стремян король Данило да сын Манойлович!
Еще я к тебе приехал да не пиры пировать,
Еще я к тебе приехал да не столы столовать,
Еще я к тебе приехал да не по-старому служить,
Мы уж ездим от стольного города от Киева,
Мы от ласкового князя да от Владимира;
Мы о добром деле ездим да все о сватовстве
На твоей на любимой да нонь на дочери,
На молодой Апраксии да королевичне.
Уж ты дашь, ли не дашь, или откажешь-то?»
Говорит стремян король Данило Манойлович:
«У вас стольн-ёт ведь город да быв холопской дом,
А князь-от Владимир да быв холопищо;
Я не дам нонь своей дочери любимое.
Молодой Апраксии да королевичны».
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«Уж ты ой, стремян король Данило да сын Манойлович!
А добром ты даешь, дак мы и добром возьмем;
А добром-то не дашь, – дак возьмем силою,
А силой возьмем мы да богатырскою,
Грозой увезем мы да княженецкою».
Пошел тут Дунай да вон из горенки,
Он стукнул дверьми да в ободверины, -
Ободверины-ти вон да обе вылетели,
Кирпичны-ти печки да рассыпалися,
Выходил тут Дунай как да на новы сени,
Заревел-закричел да громким голосом,
Затоптал он во середы кирпичные:
«Уж вы ой еси, два брата названые!
Поезжайте вы по городу ляховинскому;
Вы бейте татаровей со старого,
Со старого вы бейте да и до малого;
Не оставляйте на семена татарские».
Сам пошел тихой Дунай тут да по новым сеням,
По новым сеням пошел да ко третьим дверям;
Он замки-ти срывал да будто пуговки.
Он дошел до Апраксии да королевичны:
Апраксеюшка сидит да ведь красенца ткет,
А ткет она сидит да золоты красна.
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«Уж ты ой, Апраксия да королевична!
Ты получше которо, дак нонь с собой возьми,
Ты похуже которо, да то ты здесь оставь;
Мы возьмем-увезем да тебя за князя,
А за князя да за Владимира».
Говорит Апраксия да королевична:
«А нету у меня нонь да крыла правого,
А правого крылышка правильного;
А нету сестрицы у мня родимые,
Молодой-де Настасьи да королевичны;
Она-то бы с вами да приуправилась».
Еще в та поре Дунай тут да сын Иванович
Он брал Апраксию да за белы руки,
За ее же за перстни да за злаченые;
Повел Апраксею да вон из горенки.
Она будет супротив как да дверей батюшковых,
А сама говорит да таково слово:
«Государь ты, родитель да мой батюшка!
Ты по що же меня нонь да не добром отдаешь,
А не добром ты отдаешь, да ведь уж силою;
Не из-за хлеба давашь ты да не из-за соли,
Со великого давашь ты да кроволития?
Еще есть где ведь где-ле да у других царей,
А есть-де у их да ведь и дочери,
Все из-за хлеба давают да из-за соли».
Говорит тут король да ляховинские:
«Уж ты, тихой Дунай, ты да сын Иванович!
Тя покорно-де просим хлеба-соли кушати».
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«На приездинах гостя не употчевал,
На поездинах гостя да не учёствовать».
Выходил тут Дунай да на красно крыльцо;
Он спускался с Апраксией да с королевичной;
Садил-де он ей да на добра коня,
На добра коня садил да впереди себя.
Вопил он, кричел своим громким голосом:
«Вы ой еси, два брата названые!
Мы пойдем же нонь да в стольно-Киев-град».
Тут поехали они да в стольно-Киев-град,
А едут-де они да ведь чистым полем, -
Через дорогу тут лошадь да переехала,
А на ископытях у ней подпись подписана:
«Хто-де за мной в сугон погонится,
А тому от меня да живому не быть».
Говорит тихой Дунай тут да сын Иванович:
«Уж ты ой, старой казак ты, да Илья Муромец!
Ты возьми у меня Апраксию да на своя коня,
На своя коня возьми ты да впереди себя;
А хоша ведь уж мне-ка да живому не быть,
Не поступлюсь я полянице да на чистом поли».
А сам он старику да наговаривает:
«Уж ты ой, старой казак да Илья Муромец!
Ты уж чёстно довези до князя до Владимира
Еще ту Апраксию да королевичну».
А тут-то они да и разъехались;
Поехал Дунай за поляницею,
А богатыри поехали в стольно-Киев-град.
Он сустиг поляницу да на чистом поли.
А стали они да тут стрелетися.
Как устрелила поляница Дуная сына Ивановича,
А выстрелила у его да она правый глаз;
А стрелил Дунай да поляницу опять, -
А выстрелил ей да из седёлка вон,
Тут и падала поляница да на сыру землю.
А на ту пору Дунаюшко ухватчив был;
Он и падал полянице да на белы груди,
Из-за налучья выхватил булатный нож,
Он хочет пороть да груди белые,
Он хочет смотреть да ретиво сердцо,
Он сам говорит да таково слово:
«Уж ты ой, поляница да преудалая!
Ты уж коего города, коёй земли,
Ты уж коее дальнее украины?
Тебя как, поляница, да именём зовут,
Тебя как величают да из отечества?»
Лежочись поляница да на сырой земле,
А сама говорит да таково слово:
«Кабы я была у тя на белых грудях, -
Не спросила бы ни имени, ни вотчины,
Ни отечества я, ни молодечества,
Я бы скоро порола да груди белые,
Я бы скоро смотрела да ретиво сердцо».
Замахнулся тут Дунай да во второй након;
А застоялась у ёго да рука правая;
Он и сам говорит да таково слово:
«Уж ты ой, поляница да преудалая,
Ты уж коего города, коей земли,
Ты уж коее дальнее украины?
Тебя как, поляница, да именём зовут,
Тебя как величают да из отечества?»
Лежочись поляница да на сырой земле,
А сама говорит да таково слово:
«Уж ты ой еси, тихой Дунай сын Иванович!
А помнишь ли ты, али не помнишь ли?
Похожено было с тобой, поезжено,
По тихим-то вёшным да все по заводям,
А постреляно гусей у нас, белых лебедей,
Переперистых серых да малых утицей».
Говорит тут тихой Дунай сын Иванович:
«А помню-супомню да я супамятую;
Похожено было у нас с тобой, поезжено,
На белых твоих грудях да приулёжано.
Уж ты ой еси, Настасья да королевична!
Увезли ведь у вас мы нонь родну сестру,
Еще ту Апраксию да королевичну,
А за князя да за Владимира.
А поедем мы с тобой в стольно-Киев-град».
Тут поехали они как да в стольно-Киев-град
А ко князю Владимиру на свадебку.
А приехали они тут да в стольно-Киев-град,
Пировали-столовали да они у князя.
Говорит тут ведь тихой Дунай сын Иванович:
«Государь ты, князь Владимир да стольнокиевский!
Ты позволь-ко-ся мне-ка да слово молвити;
Хошь ты взял нониче меньшу сестру, -
Бласлови ты мне взять нонче большу сестру,
Еще ту же Настасью да королевичну».
Говорит тут князь Владимир да стольнокиевский:
«Тебе Бог бласловит, Дунай, женитися».
Веселым-де пирком да то и свадебкой
Поженился тут Дунай да сын Иванович.
То и сколько-ли времени они пожили,
Опеть делал Владимир да князь почестен пир.
А Дунай на пиру да прирасхвастался:
«У нас нет нонь в городе сильне меня,
У нас нету нонь в Киеве горазне меня».
Говорила тут Настасья да королевична:
«Уж ты ой, тихой Дунай да сын Иванович!
А старый казак будет сильне тебя,
Горазне тебя дак то и я буду».
А тут-то Дунаю да не зандравилось;
А тут-то Дунаю да за беду пришло,
За велику досаду да показалося.
Говорит тут Дунай да сын Иванович:
«Уж ты ой еси, Настасья да королевична:
Мы пойдем-ка с тобой нонь да во чисто поле;
Мы уж станем с тобой да нонь стрелятися,
Мы во дальнюю примету да во злачень перстень».
И пошли-де они да во чисто поле.
И положила Настасья перстень да на буйну главу
А тому же Дунаю сыну Ивановичу;
Отошла-де она да за три поприща;
А и стрелила она да луком ярым-е,
Еще надвое перстень да расколупится,
Половинка половиночки не убьет же.
Тут и стал-де стрелять опеть Дунаюшко:
А перв-от раз стрелил, дак он не дострелил,
А втор-от раз стрелил, дак он перестрелил.
А и тут-то Дунаю да за беду пришло,
За велику досаду да показалося;
А метит-де Настасью да он уж третий раз.
Говорыла Настасья да королевична:
«Уж ты ой, тихой Дунай, ты да сын Иванович!
А и не жаль мне князя да со княгинею,
И не жаль сёго мне да свету белого:
Только жаль мне в утробе да млада отрока».
А тому-то Дунай да не поверовал;
Он прямо спустил Настасье во белы груди, -
Тут и падала Настасья да на сыру землю.
Он уж скоро-де падал Настасье на белы груди, -
Он уж скоро порол да груди белые,
Он и скоро смотрел да ретиво сердцо;
Он нашел во утробы да млада отрока:
На лбу у него подпись-то подписана:
«А был бы младень этот силен на земли».
А тут-то Дунаю да за беду стало,
За велику досаду да показалося;
Становил ведь уж он свое востро копье
Тупым-де концом да во сыру землю,
Он и сам говорил да таково слово:
«Протеки от меня и от жены моей,
Протеки от меня, да славный тихой Дон».
Подпирался ведь он да на востро копье, -
Еще тут-то Дунаю да смерть случилася.
А затем-то Дунаю да нонь славы поют,
А славы-то поют да старины скажут.
�н�� ��� W:�д,
Не пиваючись он да не едаючись,
Не сыпал-де он нынче плотного сну;
Да разорвана лата да нынь булатная,
Да цветно его платьё да всё истрёпано.
Приворачивал он на заставу караульную —
Никого тут на заставе не случилося,
Не случилося-де нынь, не пригодилося,
Да и спит-то один старой во белом шатру,
Да храпит-то старой, как порог шумит;
Да соскакивал Сокольник да со добра коня,
Да заскакивал Сокольник да нынь во бел шатер,
Да хватал он копейцё да бурзамецкое,
Да и ткнул он старому да во белы груди;
По старому-то по счастью да по великому
Пригодился ле тут да золот чуден крест, -
По насадки копейцо да извихнулося;
Да и тут-де старой да пробуждается,
От великого сну да просыпается,
Да скакал-де старой тут на резвы ноги,
Да хватал он Сокольника за черны кудри,
Да и вызнял его выше могучих плеч,
Опустил он его да о кирпищат пол,
Да и тут-де Сокольнику смерть случилася;
Да и вытащил старой его вон на улицу,
Да и руки и ноги его он оторвал,
Россвистал он его да по чисту полю,
Да и тулово связал да ко добру коню,
Да сорокам, воронам да на расклёваньё,
Да серым-де волкам да на растарзаньё.
��E �,� W:p>
Кормит их и поит да к жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира».
Говорит-то старыи казак да Илья Муромец:
«Ай же ты, мой крестный батюшка,
Ай Самсон да ты Самойлович!
Это дело у нас будет нехорошее.
Вы седлайте-тко добрых коней,
И садитесь-тко вы на добрых коней,
Поезжайте-тко во чисто поле под Киев-град,
И постойте вы за веру, за отечество,
И постойте вы за славный стольный Киев-град;
И постойте вы за церквы-ты за Божие,
Вы поберегите-тко князя Владимира
И со той с Опраксой-королевичной».
Говорит ему Самсон Самойлович:
«Ай же крестничек ты мой любимыий,
Старыи казак да Илья Муромец!
А й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольный Киев-град;
Да не будем мы стоять за матушки Божьи церквы,
Да не будем мы беречь князя Владимира
Да еще с Опраксой-королевичной:
У него ведь есте много да князей, бояр,
Кормит их и поит да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира».
А й тут старыи казак да Илья Муромец
Он как видит, что дело ему не по-люби,
А й выходит-то Илья да со бела шатра,
Приходил к добру коню да богатырскому,
Брал его за поводы шелковые,
Отводил от полотна от белого,
А от той пшены от белояровой;
Да садился Илья на добра коня,
То он ехал по раздольицу чисту полю,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим.
Не ясен сокол да напущает на гусей, на лебедей
Да на малых перелетныих на серых утушек,
Напущает-то богатырь святорусскии
А на тую ли на силу на татарскую.
Он спустил коня да богатырского
Да поехал ли по той по силушке татарскоей,
Стал он силушку конем топтать,
Стал конем топтать, копьем колоть,
Стал он бить ту силушку великую,
А он силу бьет – будто траву косит.
Его добрый конь да богатырскии
Испровещился языком человеческим:
«Ай же славный богатырь святорусскии!
Хоть ты наступил на силу на великую,
Не побить тебе той силушки великии:
Нагнано у собаки царя Калина,
Нагнано той силы много множество,
И у него есте сильные богатыри,
Поляницы есте да удалые.
У него, собаки царя Калина,
Сделаны-то трои ведь подкопы да глубокие
Да во славноем раздольице чистом поле.
Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю,
Будешь бить-то силу ту великую,
Как просядем мы в подкопы во глубокие,
Так из первыих подкопов я повыскочу,
Да тебя оттуль-то я повыздыну;
Как просядем мы в подкопы-то во другие,
И оттуль-то я повыскочу,
И тебя оттуль-то я повыздыну;
Еще в третьии подкопы во глубокие,
А ведь тут-то я повыскочу,
Да оттуль тебя-то не повыздыну,
Ты останешься в подкопах во глубокиих».
А й ще старыи казак да Илья Муромец,
Ему дело то ведь не слюбилося,
И берет он плетку шелкову в белы руки,
А он бьет коня да по крутым ребрам,
Говорил он коню таковы слова:
«Ай же ты, собачище изменное!
Я тебя кормлю-пою да и улаживаю,
А ты хочешь меня оставить во чистом поли,
Да во тых подкопах во глубокиих!»
И поехал Илья по раздольицу чисту полю,
Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть,
И он бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила не уменьшится.
Й он просел в подкопы во глубокие,
Его добрый конь оттуль повыскочил,
Он повыскочил, Илью оттуль повыздынул.
Й он спустил коня да богатырского
По тому раздольицу чисту полю,
Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть;
И он бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
На добром коне сидит Илья, не старится.
Й он просел с конем да богатырскиим,
Й он попал в подкопы-ты во другие;
Его добрый конь оттуль повыскочил
Да Илью оттуль повыздынул.
Й он спустил коня да богатырского
По тому раздольицу чисту полю,
Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть;
Й он бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
На добром коне сидит Илья, не старится.
Й он попал в подкопы-ты во третьии,
Он просел с конем в подкопы-ты глубокие;
Его добрый конь да богатырскии
Еще с третьиих подкопов он повыскочил,
Да оттуль Ильи он не повыздынул,
Сголзанул Илья да со добра коня,
Й оставался он в подкопе во глубокоем.
Да пришли татара-ты поганые,
Да хотели захватить они добра коня;
Его конь-то богатырскии
Не сдался им во белы руки,
Убежал-то добрый конь да во чисто поле.
Тут пришли татара-ты поганые
А нападали на старого казака Илью Муромца,
А й сковали ему ножки резвые,
И связали ему ручки белые.
Говорили-то татары таковы слова:
«Отрубить ему да буйную головушку!»
Говорят ины татара таковы слова:
«Ай не надо рубить ему буйной головы,
Мы сведем Илью к собаке царю Калину,
Что он хочет, то над ним да сделает».
Повели Илью да по чисту полю
А ко тым палаткам полотняныим,
Приводили ко палатке полотняноей,
Привели его к собаке царю Калину,
Становили супротив собаки царя Калина.
Говорили татара таковы слова:
«Ай же ты, собака да наш Калин-царь!
Захватили мы старого казака Илью Муромца
Да во тых-то во подкопах во глубокиих
И привели к тебе, к собаке царю Калину;
Что ты знаешь, то над ним и делаешь».
Тут собака Калин-царь говорил Илье
да таковы слова: «Ай ты, старыи казак да Илья Муромец!
Молодой щенок да напустил на силу на великую,
Тебе где-то одному побить моя сила великая!
Вы раскуйте-тко Илье да ножки резвые,
Развяжите-тко Илье да ручки белые».
И расковали ему ножки резвые,
Развязали ему ручки белые.
Говорил собака Калин-царь да таковы слова:
«Ай же старыи казак да Илья Муромец!
Да садись-ка ты со мной а за единый стол,
Ешь-ка ествушку мою сахарную
Да и пей-ка мои питьица медвяные,
И одежь-ка ты мою одежу драгоценную
И держи-тко мою золоту казну,
Золоту казну держи по надобью;
Не служи-тко ты князю Владимиру,
Да служи-тко ты собаке царю Калину».
Говорил Илья да таковы слова:
«А й не сяду я с тобой да за единый стол,
Не буду есть твоих ествушек сахарныих,
Не буду пить твоих питьицев медвяныих,
Не буду носить твоей одежи драгоценныи,
Не буду держать твоей бессчетной золотой казны,
Не буду служить тебе, собаке царю Калину,
Еще буду служить я за веру, за отечество,
А и буду стоить за стольный Киев-град,
А буду стоять за церквы за Господние,
А буду стоять за князя за Владимира
И со той Опраксой-королевичной».
Тут старой казак да Илья Муромец
Он выходит со палатки полотняноей
Да ушел в раздольице в чисто поле.
Да теснить стали его татара-ты поганые,
Хотят обневолить они старого казака
Илью Муромца.
А у старого казака Ильи Муромца
При себе да не случилось-то доспехов крепкиих,
Нечем-то ему с татарами да попротивиться.
Старыи казак да Илья Муромец
Видит он дело немалое;
Да схватил татарина он за ноги,
Тако стал татарином помахивать,
Стал он бить татар татарином,
И от него татара стали бегати,
И прошел он скрозь всю силушку татарскую,
Вышел он в раздольице чисто поле,
Да он бросил-то татарина да в сторону,
То идет он по раздольицу чисту полю.
При себе-то нет коня да богатырского,
При себе-то нет доспехов крепкиих.
Засвистал в свисток Илья он богатырскии,
Услыхал его добрый конь да во чистом поле,
Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.
Еще старыи казак да Илья Муромец
Как садился он да на добра коня
И поехал по раздольицу чисту полю,
Выскочил он да на гору на высокую,
Посмотрел-то под восточную он сторону:
А й под той ли под восточной под сторонушкой,
А й у тых ли у шатров у белыих
Стоят добры кони богатырские.
А тут старый-от казак да Илья Муромец
Опустился он да со добра коня,
Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Наложил он стрелочку каленую,
И он спущал ту стрелочку во бел шатер,
Говорил Илья да таковы слова:
«А лети-тко, стрелочка каленая,
А лети-тко, стрелочка, во бел шатер,
Да сыми-тко крышу со бела шатра,
Да пади-тко, стрелка, на белы груди
К моему ко батюшке ко крестному
И проголзни-тко по груди ты по белыи,
Сделай-ка ты сцапину да маленьку,
Маленькую сцапинку да невеликую,
Он и спит там, прохлажается,
А мне здесь-то одному да мало можется».
Й он спустил как эту тетивочку шелковую,
Да спустил он эту стрелочку каленую.
Да просвистнула как эта стрелочка каленая
Да во тот во славныи во бел шатер,
Она сняла крышу со бела шатра,
Пала она, стрелочка, на белы груди
Ко тому ли-то Самсону ко Самойловичу,
По белой груди ведь стрелочка проголзнула,
Сделала она да сцапинку-то маленьку.
А и тут славныи богатырь святорусскии,
А й Самсон-то ведь Самойлович,
Пробудился-то Самсон от крепка сна,
Пораскинул свои очи ясные;
Да как снята крыша со бела шатра,
Пролетела стрелка по белой груди,
Она сцапиночку сделала да на белой груди,
Й он скорешенько стал на резвы ноги,
Говорит Самсон да таковы слова:
«Ай же славные мои богатыри вы святорусские!
Вы скорешенько седлайте-тко добрых коней,
Да садитесь-тко вы на добрых коней.
Мне от крестничка да от любимого
Прилетели-то подарочки да не любимые:
Долетела стрелочка каленая
Через мой-то славный бел шатер,
Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
Да проголзнула-то стрелка по белой груди,
Она сцапинку-то дала по белой груди,
Только малу сцапинку-то дала, не великую;
Погодился мне, Самсону, крест на вороте,
Крест на вороте шести пудов;
Есть бы не был крест да на моей груди,
Оторвала бы мне буйну голову».
Тут богатыри все святорусские
Скоро ведь седлали да добрых коней,
И садились молодцы да на добрых коней
И поехали раздольицем чистым полем
Ко тому ко городу ко Киеву,
Ко тым они силам ко татарскиим.
А со той горы да со высокии
Усмотрел ли старыи казак да Илья Муромец, -
А то едут ведь богатыри чистым полем,
А то едут ведь да на добрых конях.
И спустился он с горы высокии,
И подъехал он к богатырям ко святорусскиим;
Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый.
И приехали они ко силушке татарскоей,
Припустили коней богатырскиих,
Стали бить-то силушку татарскую,
Притоптали тут всю силушку великую
И приехали к палатке полотняноей;
А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.
Говорят-то как богатыри да святорусские:
«А срубить-то буйную головушку А тому собаке царю Калину».
Говорил старой казак да Илья Муромец:
«А почто рубить ему да буйная головушка?
Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град,
Да й ко славному ко князю ко Владимиру».
Привезли его, собаку царя Калина,
А во тот во славный Киев-град,
Да ко славному ко князю ко Владимиру.
Привели его в палату белокаменну,
Да ко славному ко князю ко Владимиру.
То Владимир-князь да стольнокиевский
Он берет собаку за белы руки
И садил его за столики дубовые,
Кормил его ествушкой сахарнею
Да поил-то питьицем медвяныим.
Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
«Ай же ты, Владимир-князь да стольнокиевский!
Не сруби-тко мне да буйной головы.
Мы напишем промеж собой записи великие:
Буду тебе платить дани век и по веку
А тебе-то, князю я Владимиру!»
А тут той старинке и славу поют, А по тыих мест старинка и покончилась.